Начало
Поверьте - это сказка.
Ничего нет проще в жизнеописании - он родился, ходил на горшок, «посмотрите, как он мило улыбается», пошел в школу, влюбился, кончил воскресную школу и разочаровался в любви (тут с вариантами), пошел работать или учиться дальше, встретил ее - понял, что он еще и не любил никогда, был счастлив, был несчастен, был женат, не был женат, дети, внуки, смерть.. . Это книжный вариант, учащенный и утрированный едва - едва. Забудьте его. Прямо сейчас.
Начало, однако, оставим. Он родился.
Шумно, громко, с криками, уперев ясный взгляд синих глаз в счастливую и уставшую мать. Родился с пониманием любви. И откуда то, с самого детства жила в нем уверенность в том, что редко улыбавшийся человек средних лет не его отец. Прижилось обращение по имени, несказанно раздражавшее хозяина небольшого дома в предместье столицы. Все удовольствие воспитания ложилось на плечи матери, с удивлением и лаской наблюдавшей за взрослением сына. Он же, отбыв послушным первые 6 лет жизни, по традиции страны отпущенные баловству и детству, наверстывал своё, сбегая с уроков, регулярно опаздывая к ужину, пропадая в окружавших двор полях. Так что вскоре обучение отчим отложил, не смотря на протесты матери. Тогда она сама решила продолжить начатое. Избегать занятий стало труднее, да и не хотелось. Тома в теплых потертых обложках, их линии почти языческих символов и крошечные картинки - фотокарточки других стран, купленные у разоренного игрой в карты проезжего путешественника - маленькие игрушки будущего исполнителя желаний.
В очередной раз, не подружившись с зеленым змием, отчим швырнул в кострище попавшийся под руку скарб мальчишки. Мать была награждена звонкой пощечиной в попытке помешать святотатству. А влетевший в комнату на ее крик сын, яростно выпалил все, что думал о негодном мужчине, посмевшем унизить женщину. Из громкой ответной тирады его слух выцепил уже словесное подтверждение, что он не является родным сыном хозяина, а всего лишь нахлебником, как и его мать; и что все его истории и мечты - сотрясание воздуха по сравнению с проблемами поместья, настоящей жизнью и будущим урожаем, а гордость и норов этой женщины совершенно уж пустое место, ведь хозяину приходится пробиваться и ублажать гонор управляющего округом. И что он просто Сказочник, как и его настоящий отец. Из чего был сделан вывод, что отчим знал его лично. Разумеется все это не дословный текст. Приличный человек днем, и животное в обнимку с зеленым змием. Таков был отчим. А прозвище мальчику понравилось - Сказочник. На итальянском звучало как Favolosamente. Носить фамилию отчима он не посчитает нужным, когда будет регистрировать запись прибытия в новом городе. Почему другой город? Потому только, что на утро мать собрала вещи, забрала сына и ушла со двора. Не откликаясь на извинения и просьбы уже пришедшего в себя хозяина.
В дальнейшем на вопросы сына - почему она не уехала раньше, ведь как оказалось у них имелось своя небольшая квартира, мать никогда не отвечала, или говорила, что до того вечера и не подозревала что она у них есть.
Мать Сказочника была красивой женщиной. Он это окончательно осознал, когда они поселились в мансарде портового городка. В поместье никто не обращал внимания на эту маленькую женщину, с тихой улыбкой, и железными нотками, иногда резавшими слух на фоне тихого мягкого голоса. Для нее нашлась достойная работа, но город доставлял массу неудобств своим вниманием. Сказочнику тогда было уже 13. Достаточно взрослый, чтобы работать, но без особого образования и знакомств, чтобы работа оказалась по силам. Мать сопротивлялась его попыткам пойти на поиски работы в порт. Она копила деньги, покупала ему книги, учила языкам. Но за стенами мансарды он рвался от бессилия, и гадких мыслей, что его мечты могут не сбыться никогда. Он выходил под вечер встречать мать у ворот, здоровался по-испански, о прошедшем дне рассказывал на латыни. Ему было 14, и он умел мечтать. Тогда рядом с ними на лестничной клетке жила семья моряка. Двоим детям нужен был присмотр, пока отец со старшим сыном отбывали в рейс. Сказочник иногда сидел с ними и приноровился успокаивать безумных сказками. Семья расплачивалась с ним обедами и выпечкой.
Ему было все еще 14, когда он зашел к матери на работу, чтобы попрощаться.
За четыре дня до этого в комнаты за стеной вернулся хозяин и старший сын Авель. Последний постучался в дверь мансарды тем же вечером. Пришел поблагодарить за братьев и оказался той самой последней каплей в терпении Сказочника. Авель пришел и увел его за собой, в море, на палубу парусника.
У отца Авеля был тяжелый характер. Парень по возможности старался сбежать от его присмотра, как только выполнял свою работу. Часто бывал на вахте, где ему составлял компанию Сказочник выполнявший весь день утомительные простые задания: учился вязать узлы, драил палубу, чинил паруса, упражнялся их направлять. Вахту ему не доверяли. А Авель внес что то новое своим появлением, став почти братом. Он казался старше, чем был, наставлял в работе, был всем для человека не имевшего раньше друзей. Авель как то попросил Сказочника учить его языкам и исправно занимался с ним вечерами. Он расспрашивал о семье, говорил, что за мать волноваться не стоит - его братья будут ей помогать.
Именем Сказочнику пришлось пожертвовать - матросы и мичман на паруснике звали его Фаволо, по фамилии. Довольно таки скоро они привыкли к новенькому. Это было естественно - состав команды мог меняться от порта к порту, а груз в трюме был тем же. Именно поэтому для того чтобы стать одной командой никто не прилагал видимых усилий, но срабатываться было жизненно необходимо. Шли в этот раз дальним курсом в северный порт, через Море среди Земли, с грузом специй. Это месяц - полтора пути. Их венецианец не поражал красотой как бриги, баркентины или фрегаты. Он больше всего походил на ореховую скорлупу, со срезанным боком и косыми треугольниками - платками парусов. Сильная и продолжительная буря, однако, ему была по силам.
Сказочник был готов удушить Авеля в объятиях только за то, что он успел поведать ему эту тайну до того, как взбунтовалась вода под килем и начались бури, прославившие это море. Он хватался со всей силой за топы и ванты, стягивая паруса. От соленой воды нещадно дерло горло, руки коченели и не слушались. Авель успел оттащить его от борта и пихнуть в трюм, когда сил держаться на палубе у Сказочника уже не доставало. Только к вечеру ветер стих, а вместе с ним улеглись и волны. Но парус поднимать не имело смысла: в бурю разбило компас - секстант же предназначен было только для чистого неба. Тучи не спешили расходиться, так что куда плыть никто не знал.
Авель отыскал Сказочника среди кувшинов и пакетов, размером с трюмо. Он был без сознания и жестоко лихорадил. Вынесши друга на руках из трюма, Авель отнес его к отцу в маленькую каюту. Все полтора дня каждую свободную минуту он приходил взглянуть на горящего в лихорадке Сказочника. Боялся оставить одного, не обращая внимания на колкие шпильки отца и мичмана.
Два дня небо в ознобе куталось в плотные тучи, и судно несло волнами в открытом море. Капитан курил на палубе, и гадал, какая из волн может указать на последние губительные рифы. Картограф судна числился в пропавших без вести во время шторма. На исходе второго дня, капитан, струсив трубку о борт, облегченно улыбнулся. Алые лучи северного заката утопили его беспокойство.
Сказочник открывал глаза и видел озабоченное лицо отца друга, но чаще самого Авеля. Он решил объявить, что считает его братом, когда только он сможет хотя бы выйти на палубу самостоятельно. Однажды Сказочник проснувшись среди ночи, и, не почувствовав жара и слабости, подумал, что совершенно вылечился. Он встал, вышел из каюты, вдохнул ночной холодный воздух и почувствовал, что палуба уходит из под его ног, куда то в сторону. Открыв глаза, он опять увидел Авеля. Парень старался не встречаться с ним взглядом, не отвечал на вопросы, вел себя чуждо и жестко. Чувствовалась резкая перемена, «но знать бы в чем...?» - гадал Сказочник. Авель больше ни разу не зашел. Вечером следующего дня его отец заглянул в каюту и швырнул вещи Сказочника на гамак. Через полчаса его отыскал на палубе мичман с приказом от капитана явиться к нему в каюту. Матросы и старший помощник, сидящий на откидном табурете смотрели на вошедшего голодным взглядом ярости. Капитан тут же задал вопрос:
- Ты разбил компас на капитанском мостике?
Ошарашенный Сказочник смог только сипло прошептать, - Что?...
Капитан резким движением треснул о столешницу трубкой, и та разлетелась на деревянные щепки, разбрасывая листья табака.
- Я спросил - ты разбил компас перед бурей или черт морской?!!!!
- Зачем спрашивать, когда Авель, тот, который сын мичмана, это подтвердил? - старший помощник на крик не сорвался. Его голос только сухо треснул, как до этого трубка капитана.
- За борт его, - рявкнул матрос, стоявший за спиной Сказочника. Толпа оторвала взгляды от осужденного и вцепилась в капитана.
- Капитан... Я не бил компас! Зачем мне это?.. - происходящее отдавалось пустым гулом в голове парня. Так нелепо, так глупо... В том, что приказ исполнят - не было сомнений, - Авель не мог такого сказать! Приведите его сюда!
- Зачем? - взревел капитан, - Ты спрашиваешь зачем! Мы у берегов Столпа, вот зачем... - он отвернулся.
- За борт, - так же тихо, как и до этого сказал старпом.
- У скал... - не поворачиваясь, обронил капитан.
У скал - значит, они не хотят дать ему даже шанса на жизнь. Недолгое пребывание на корабле составило кое какие знания о жизни на море. Волны с бешенством и пеной перетирают о скалы любое живое существо. Думать о том, что сейчас произойдет, не доставало выдержки. Его подхватили под руки, грубо вытолкнули на палубу. Авель мелькнул в толпе.
- Авель! - заорал Сказочник, отыскав виновного.
- Не открывай рот!
Никаких балок, никакой сцены, Сказочника просто поставили на борт и столкнули в море. Скалы пенились менее чем в полулиге.
Низкая посадка груженого брига поспособствовала тому, чтобы сильного удара о воду не было. Но мало толку когда с одной стороны скалы, а с другой море! Сказочник, безвольно проводивший бриг взглядом, пытался плыть. Течение здесь было быстрым. Скоро, отталкиваясь ногой от воды, он ударился о подводный зубец скалы. Следующей волной его потащило на камни.
Ну что говорить в таких случаях? В таких случаях в жизни не остается и шанса на то, что будет продолжение истории.
Тот, кто называл себя Фаволо, умер. Берег, который бывает спасением, в этот раз убил человека. Для корабля на море любая суша, которая не порт с пристанью, - смертное ложе.